Уважаемые читатели, мы продолжаем публиковать отрывки из романа известного египетского писателя Хайри ШАЛЯБИ (1938-2011) «Меблированные комнаты «Аттыя» (2007), за который автор получил престижную литературную премию Нагиба Махфуза.
Продолжение. Начало в №№ 03 (81), 5 (83), 7 (85), 9 (87), 11 (89), 13 (91) от 2013 г.
Тон, которым говорила с нами Вадида, означал, что есть некая цена, которую нам придётся заплатить, и что в остальном мы должны положиться на Всевышнего. Хаввас был маленького роста, широколицый и широкоплечий. Его лицо было как будто начисто лишено выразительности. Губы – намного тоньше, чем у отца и остальных братьев. Глаза были словно покрыты плёнкой апатии, подобно тому, как тина покрывает застоявшуюся воду. Однако, когда он начинал говорить, апатия исчезала и вместо неё загорался дьявольский огонёк. Хаввас шепелявил, из-за чего его городской говор звучал красиво и свободно, но немного непонятно: звук «с» смешивался с «з», а «т» – с «д». Всё ещё прячась за маленьким письменным столом, на котором стояла лампа и освещала помещение, уже и так залитое солнечным светом, он спросил меня: «А почему не приехал твой отец?»
Борясь со слезами, от которых щипало глаза, я ответил: «Он нынче болеет». Тогда Хаввас отвернулся от меня и в задумчивости перегнулся через письменный стол.
Моя сестра посмотрела в дальний угол: «Сходишь с ним, Бади?»
Бади лежал на кровати и рассматривал иллюстрированный журнал. Хоть он и был вторым по счёту ребёнком мужского пола в этой семье, однако всегда выглядел старшим. Это потому, что Бади унаследовал с нашей стороны некую зрелость черт лица, чёткую речь, ясный взгляд больших глаз, что делало его похожим на моего отца, высокую и стройную фигуру, напоминавшую дядю Махмуда, моего двоюродного брата, который жил в одном с нами доме в деревне. А также ему достался от нас светлый и румяный цвет лица. В добавление к этому ещё три года назад Бади получил прозвище «главный инженер». И действительно, всего через несколько месяцев он станет инженером. Показав лицо из-за журнала, Бади с подкупающей честностью ответил: «Я бы с радостью! Но, мама, мне ведь нужно сначала почистить зубы!»
Тогда Хаввас заметил извиняющимся тоном, в котором, однако, сквозило раздражение: «Нужно было, чтобы приехал твой отец, ведь ты видишь – всегда могут возникнуть различные обстоятельства!»
В этот момент на маленькой лесенке рядом с балконом появился сам дядя Масуд. Он был одет в домашнюю поплиновую галабею с манжетами и воротником стоечкой, а его голову покрывала шапочка из такого же материала. Тоном, выдающим природную доброту, дядя Масуд принялся бормотать и шепелявить, ещё хуже Хавваса. При этом он то и дело вытирал тыльной стороной ладони слюну со своих толстых губ, однако она продолжала постоянно вылетать наружу. С трудом я разобрал, что дядя Масуд говорил Хаввасу: «Сынок, ну как его отец мог приехать, ведь он такой старый? Разве ты забыл, что ему уже за семьдесят? И что он болен? И что у него столько детей? Давай, поднимайся, сынок, и да вознаградит тебя за это Всевышний! Ступай, помоги мальчику!»
Хаввас нервно вздохнул, с раздражением отложил бумаги и скрылся за дверью, почти невидимой, из-за наклеенных на неё цветных обоев. Я наблюдал всё происходящее стоя, и никто не предложил мне сесть, так что в какой-то момент мир перед моими глазами превратился в чёрное полотно, которое всё увеличивалось в размерах и шло рябью. Наконец появился Хаввас: он был одет в костюм с галстуком и сверкающие, как солнце, ботинки, соревновавшиеся в своем блеске с набриолиненными волосами. Платок, сложенный втрое пирамидкой и выглядывающий из нагрудного кармана пиджака, был подобран в цвет галстуку. Насмешливо Хаввас бросил мне: «Ну, пошли, приятель!» Я протянул ему руку с горстью монет, но он отстранил её: «Оставь себе!» Я убрал деньги обратно в карман и последовал за Хаввасом, как преданный слуга. Спускаясь вслед за ним по лестнице и слушая его громкие, уверенные шаги, подумал, что расстояние между нами слишком велико и я никогда не стану таким, как он, даже если небеса придут мне на помощь. И ста лет мне не хватит, чтобы догнать его. В этот момент я возненавидел Хавваса и сказал себе, что быть таким, как он, не сделает мне чести.
И вот я стою перед лавкой с соками, которая находится на углу улицы, где живут мои двоюродные родственники, и одним из переулков. Миллионы раз я ловил себя на мысли о том, что мне стоит вверить себя заботам Всевышнего – и будь что будет. Нужно просто пойти к ним, попытаться одолжить у них фунт или пятьдесят пиастров, да хоть двадцать пять. Даже если моя двоюродная сестра просто покормит меня вкусной едой – рисом, овощами и мясом – это уже хорошо. Может помочь и то, что я у них не был несколько лет. Я притворюсь, например, что якобы только приехал из деревни и хочу передать привет от их дяди Махмуда и тёти Нагии. Проведу с ними час или около того, ведь кто знает – может быть, за
эти годы они изменились и в их сердцах поселилось сострадание? И миллионы раз я вновь переживал эту сцену так, как будто это происходило впервые: оптометрист назначил нам прийти и забрать очки через пять дней, которые растянулись на неделю, так как я приехал издалека и мне предстоял ещё долгий путь домой. Оптометриста звали Адс, он был иудеем, а по профессии – часовщиком. Его магазинчик находился прямо напротив здания городской администрации посреди дорогих магазинов, в витрины которых выставлялось полно всяких интересных и диковинных товаров. В этом не было ничего необычного: в те времена большинство оптометристов являлись часовщиками, и линзы с оправами часто красовались посреди часов. Хаввас выбрал по своему вкусу мне оправу, это была точная копия очков Ганди. Потом ещё целую неделю я был вынужден у них гостить. Единственная кровать в их доме, в которой оказалось место для меня, была кровать малыша Шерифа. С высокими столбиками по бокам, на которые натянута москитная сетка, с двумя матрасами, двумя подушками, постельным бельём и даже одеялом в хлопковом пододеяльнике. Мне вспомнилась циновка на полу самой большой комнаты в нашем деревенском доме и скамья рядом с печью, где пекли хлеб. А потом и вечерние посиделки в сарае, где мы доверчиво слушали истории о полётах во сне, которые нам рассказывал мальчик Ганум, он же уверял нас, что вши – это вещь естественная для человеческого тела, вроде червей, коих вечно находишь в кураге, и что у самого Фарука (последний король Египта) непременно есть и вши, и блохи. Когда я залез в мягкую кровать, накрылся прохладным красивым одеялом и аромат цветочного мыла достиг моего носа, то решил, что этот мир глубже и тоньше, чем я его себе представляю. Затем я унёсся на крыльях сна в далёкие края; во время моего полёта просыпался несколько раз от толчков малыша Шерифа, который, кажется, прыгал с кровати на пол и гневно кричал: «Это невозможно! Не может быть!» Когда перед рассветом меня окончательно разбудили чьи-то крики о помощи, я обнаружил, что Шерифа рядом не было. На следующую ночь он вообще отказался спать в кровати. А ещё одним утром все мои родственники окружили меня и стали хихикать, переглядываться, а потом и громко смеяться. Наконец, из их слов я понял, что портил всю ночь воздух, из-за чего вся комната наполнилась запахами сточной канавы, к тому же на моих ногах благоухали старые носки, а с нашей деревенской циновки я принёс с собой блох – и теперь этому семейству придётся вытащить на солнце и перетряхнуть весь дом. Утром последнего дня моего пребывания в гостях дядя Масуд привёл меня к Адсу, где я забрал свои очки. Адс удостоверился, что в них я могу разобрать самые мелкие буквы на таблице для проверки зрения. Затем дядя Масуд отвёл меня в лавку, где купил стакан тростникового сока, оказавшегося таким вкусным, что мне тогда захотелось ещё: показалось, что я пью живую воду, о которой слышал из сказок и пословиц. После этого мы вместе прошли всю улицу Мудирия, и дядя пожал мне руку своей толстой, как подошва, рукой и прошепелявил: «Прощай, шынок! Передавай привет швоему папе!»
А потом мы расстались, и я смотрел, как быстрыми шагами он удаляется в направлении той же Мудирии. Когда Масуд уже почти исчез из вида, я вспомнил, что после покупки очков у меня осталось только четыре с половиной пиастра, а для того, чтобы добраться до нашей деревни, требовалось целых семь. Сначала я хотел побежать за ним и объяснить это, но почему-то не хватило на это духу, и потому направился к станции, послушав совет Адса не снимать очков, пока мои глаза полностью не привыкнут к ним. Земля под моими ногами оказалась неровной – сплошь покрытой рытвинами и холмиками, а улицы приобрели глубину, о которой я и не подозревал. Я купил билет до Дисука (город в северном Египте) и отдельный билет от Дисука до Санхура (город в провинции Фаюм). Я решил попытаться проскользнуть незамеченным мимо кондуктора и проехать две последних станции, но у меня не вышло. Он уже схватил меня за шиворот, но тут новые очки оказали волшебное действие: какой-то добрый человек посмотрел на меня и сказал: «Он выглядит как мальчик из хорошей семьи. Вот, берите деньги и отпустите беднягу!» Поэтому кондуктор позволил мне доехать до станции Бекатуш, откуда оставалось пройти восемь километров до нашей деревни.
Продолжение следует.
Фото: Martin COHEN.
«МК в Египте», № 15(093), 4-24 августа 2013 года.
